В годы войны собаки-санитары вывезли с поля боя более 680 тыс. бойцов и командиров. Множество тяжелораненых обязаны им своим спасением. Эта история о ездовых собаках, которые вместе с вожатым упряжки Дмитрием Тороховым во время Великой отечественной войны спасли 1580 человеческих жизней.
Дмитрий Михайлович Торохов из того поколения, которое нещадно выбила война: из тех, кто родился в 1921-1923 годах, домой вернулись лишь три человека из ста. Такая вот жуткая статистика. Торохов родился в 1922-м. Его дважды считали погибшим. Он четыре раза ранен, едва не угодил в штрафбат. Выжил всем смертям назло.
Рядовым начал войну, в этом звании через три с половиной года закончил. В атаку не ходил, был вожатым собачьей упряжки, но каждая поездка на передовую, по его словам, была прощанием с жизнью. Вывез с поля боя 1580 раненых и по этому показателю был лучшим на той войне.
«Их больше было, но засчитывали только «своих». Я был придан стрелковому полку, у танкистов — своя санитарно-ездовая служба, у артиллеристов — своя. Идет бой, что же, я танкиста, кровью истекающего, умирать оставлю, буду ждать, когда его вожатый подоспеет? Беру, конечно, отвожу в санроту. И снова на передовую. Одна мысль: только бы в собачек не попали, а если поранят, то не всех сразу, чтоб бойца до места доставить».
Он не знал, как сложилась судьба тех, кого вывез из огненной купели. Вспомнил лишь о двух встречах.
«Летом сорок второго везу на телеге бочку — собачкам кашу варить. Навстречу идет строй, вдруг выбегает солдат и ко мне — обнимает, целует, плачет: «А помнишь, ты мне шапку на голову надел?».
И лишь тогда Дмитрий Михайлович вспомнил о том зимнем бое: «На пятачке под Ржевом фашисты устроили мясорубку. «Юнкерсы» застилали небо. Всюду — раненые вперемешку с убитыми и сплошной человеческий стон. Упряжку увидели, руками машут, зовут: «Сюда, сюда!» Я прошу: «Братики, милые, кто ходить или ползком может — добирайтесь сами». Забираю на волокушу тех, которым ходить уже нечем, или голова пробита, или без сознания. Одного беру на тележку, а он стонет: «Как мерзнет голова, ой, как мерзнет голова!». А с меня пот градом. Натянул ему на голову свою шапку. Потом у санитаров другую шапку взял и об этом случае забыл. А тот солдат нас с собачками запомнил».
Второй случай был уже после войны. «Сижу на лавочке в парке и беседую с приятелем, пенсионером, милицейским полковником Петром Борисовичем Андрюшиным. Он и говорит: «А меня, между прочим, собачки из воронки вывезли. Ездовой только строгий больно попался. «Молчи, говорит, молчи!» — «Где-где, — спрашиваю, — под Новым Селом?» И что-то у меня начинает вырисовываться. Раненых там в сорок третьем было много, а немцев вокруг — еще больше. Везу одного бойца, он не стонет — орет… Умоляю: «Молчи, брат, молчи — фрицы рядом. Услышат — накроют нас с тобой обоих». Он снова орать — больно же ему. Спрашиваю: «Петр Борисович, что еще помнишь, кроме «молчи-молчи»?» — «Ты молчи, а Бобик нас вывезет». Ну подумай! Обнялись, конечно».
Бобик — так звали любимую собаку Торохова. Он прошел с ним всю войну. «Пес просто замечательный, все понимал, он в упряжке коренником был». За годы войны Дмитрий Михайлович потерял немало собак, но Бобик дожил до Победы. В 1944 году под Оршей его даже ранило одной пулей с хозяином: Дмитрия — в кисть руки, собаку — в лапу. Их перевязали и отправили дальше воевать.
Так и воевал Торохов с собаками бок о бок. Делили скудный солдатский паек и вместе ползали под постоянным огнем. «Понюхав пороху, я понял, что в нашем деле собака. Не полюбить их было нельзя, не уважать просто невозможно. Воевали, как солдаты, иной день преодолевая по 50 километров. Ночью в лесу нарубишь лапник, укроешься, а собачки — на меня. Пушистые, теплые, родные. За всю войну хорошо если два месяца наберется, что пришлось в хате ночевать. Бобик всегда рядом. Он и друг, и брат — родная душа: с ним и поговорить можно было, и поплакать. Сиротство, знаете ли, очень печальная история…»
А ведь сначала Дмитрий Михайлович не хотел работать с ездовыми собаками. В сентябре 41-го, когда уже шла война, его призвали в армию и направили в Кимры Калининской (ныне Тверской) области, в окружную школу служебного собаководства. «Приводят нас к собакам, — вспоминает ветеран, — они как начали на вольеры бросаться. Лай стоит неимоверный! И такой меня страх взял — столько мне от них в детстве доставалось! Когда в восемь лет остался сиротой, побирался по деревням. Кто подавал кусок хлеба и пару картофелин, а кто и цепных кобелей спускал. Вот и заявил, что не могу с собаками работать. А командир мне в ответ говорит: «Тебя Родина призвала, значит, сможешь!»
Медведев тогда сказал: «Ты, Торохов, не бойся, ты погладь собаку, слово ласковое скажи, в глаза посмотри. Она тебя поймет, если ты с добром». Когда погладил Дмитрий в первый раз своего Бобика — лайку, настоящую, ездовую, ему показалось, что пес даже подмигнул в ответ. Оказалось, что не все так страшно.
Никаких учебников новичкам-вожатым не давали, да и зачем? От них требовалось давать собакам пять команд — «ко мне», «вперед», «стоять», «направо», «налево», уметь псов — двух слева и двух справа — крепить ремнями к лодочке-волокуше или тележке, знать, как раненого укладывать и, главное, как вывезти его с поля боя.
Только со временем Дмитрий понял — собаки совершенно уникальные существа. Как было не поразиться их умению отличить еще живых, но не подающих признаков жизни бойцов от умерших, и дать об этом знать вожатому! Однажды у похоронной команды, которая выходила после боя, Торохов перехватил одного солдата: «Погодите, ребята, он живой, собачки мои это чувствуют — лапами шевелят, гавкают». И прав оказался.
На передовую Дмитрий попал в начале сорок второго. Это был Северо-Западный фронт. Переправлял раненых через болота под немецкими бомбежками, доставлял продукты и боеприпасы в части, попавшие в окружение, под шквальным огнем вытаскивал людей в буквальном смысле с того света.
Первого своего раненого не помнит — только первого мертвого. Говорит, даже растерялся. К смерти за годы войны так и не привык, считает, что к этому привыкнуть нельзя, можно лишь смириться с горькой правдой, что на войне убивают…
На том фронте один из батальонов полка, в котором служил Торохов, попал в окружение. Ни еды, ни боеприпасов. На упряжке Дмитрий со старшиной целый день добирался до окруженных воинов то по целине, то через завалы. Приходилось порой вместе с собаками в вожжи впрягаться. Дошли. Солдаты от радости своих спасителей и всех собак перецеловали. А утром батальон прорвал вражескую оборону — патроны и питание сделали свое дело.
Когда выходили из окружения к реке Волхов, нужно было пройти Лесной Бор, что под Ленинградом. А это болото, окруженное лесом, которое тянется на три километра и с двух сторон простреливалось немцами. «Никогда не забуду тот апрельский переход от Мясного Бора до Малых Вишер. Выходили по болоту, со всех сторон половодье, вода по пояс, а под ногами — лед. А мы все — в телогрейках, ватных брюках, валенках. Впереди старшина — глубину промеряет, за ним — рота, по две собаки на коротком поводке в каждой руке».
Добрались до реки, стали наводить переправу. К тому времени лед на реке тронулся. И тут в небе появилась «рама». Не прошло и десяти минут, как налетели «юнкерсы». Вместе с бомбами они сбрасывали на землю бочки с дырками, которые летели на землю со страшным воем и наводили ужас на людей. В общем, вокруг ад: собачий визг, людской стон, крики. «Я под брошенную машину спрятался — она была хоть какой-то защитой от огня. Собачек привязал рядом. После бомбежки вылез, смотрю — нет их. Так тяжело стало на душе, подумал, что погибли. А они, умницы, в ящики от снарядов попрятались…»
Раненых немцев ему забирать не пришлось, но говорит, что вывез бы. Мол, не все же фрицы хотели воевать, они же люди подневольные. Так и сказал на одном из политзанятий. Вскоре пригласили на разговор: «Вы немцам сочувствуете?» — «Ничего подобного, — отвечаю. — Но разве все простые немцы хотят воевать?»
К слову, за годы войны медалью «За отвагу» он награжден трижды. За бои в Белоруссии получил орден Красной Звезды. Там же был и серьезно ранен. «Это было зимой сорок третьего. Вывозить раненых можно было только ночью. Уже светало, когда принял последнего раненого, везу. Вдруг — щелк! Снайпер разворотил мне бедро. Бобик скулит, собачки вперед бегут, сами знают, что делать, умницы мои. Из последних сил нырнул в «лодочку» прямо на бойца. «Терпи, дорогой. Я теперь тебе не спаситель». Помогал собакам руками — двоих-то им не вытащить, тем более на подъем, в общем, добрались к своим».
Был представлен гвардии рядовой Торохов и к другим наградам, но множество представлений затерялись: война ведь…
Но самыми дорогими наградами считает Дмитрий Михайлович жизни тех, кого он и его верные собачки спасли. Вот и получается, что у фронтовика 1580 наград.
Победу встретил в Прибалтике, недалеко от Риги. Оттуда и поехал в Москву, на Парад Победы.
24 июня гвардии рядовой Торохов прошел по брусчатке главной площади столицы в составе сводного полка Ленинградского фронта. Отдельной «коробкой» во главе с полковником Григорием Медведевым шли на параде саперы с минно-розыскными собаками. Дмитрий им завидовал: верного Бобика рядом с ним не было.
«Когда возвращался в часть, размечтался: приеду, обниму Бобика — друга, брата лохматого, он меня оближет, как водится. Вкусненьким его угощу — паек для этого берег». Но Бобика в полку уже не было. Пока Торохов был в Москве, всех собак увезли, и толком никто не сказал куда. Уже позже слышал, что часть собак определили в питомники, кого-то разрешили взять с собой демобилизованным бойцам. Но судьба большинства четвероногих солдат, прошедших войну бок о бок с человеком и спасших тысячи жизней, оказалась трагична — их просто-напросто расстреляли. Кто отдал такой приказ, не дав возможности желающим разобрать собак, кто нанес фронтовикам еще одну незаживающую рану — никто не знает до сих пор.
Источник:
Журнал спецподразделений «Братишка» — Победители: 1580 наград Дмитрия Торохова
